Нас назвали «Торбешниками»

В 1946—1947 годах урожай в нашем селе был неплохим, но колхозникам давали мало. На трудодень давали только по 300 граммов зерна, а деньгами по 10 копеек. Положение осложнялось еще и тем, что оплату давали раз в году, да и то в конце года! Кроме того, что нас использовали в качестве практически бесплатной рабочей силы, то еще и забирали все, что у людей было дома, на огороде и в усадьбе. На все налагали большие, так называемые твердые налоги.

Многие люди начали пухнуть, много было и случаев смерти от голода. Люди опять были вынуждены есть корень из лопухов, листья из липы, травяные калачики, бульбочки из лебеды. Началось то, что и в 1932—1933 годах, но уже не такое страшное. За едой, преимущественно за зерном, люди ездили кто куда мог.

Ездила и я, в Западную Украину, ближе к польской границе, к ней оставалось восемь километров. Нас ездили четверо. Приехали в какое-то село, но и там было беспокойно, потому что люди знали о голоде в нашем крае.

Они понимали, что если прибывшим будут отдавать все, такая же беда может постигнуть и их самих, потому нас доброжелательно встречали не все. Далеко не все нам и сочувствовали, потому и не везде можно было и переночевать. Уже одно только слово «сельсовет» у местных жителей вызывало лютую ненависть.

Во время нашего пребывания ночью убили председателя сельсовета, поэтому новый председатель предупредил нас, чтобы мы в сельсовете не ночевали, потому что на следующий день нас оттуда вынесут вперед ногами. Председатель сказал, что и его не сегодня-завтра могут убить. Он подвел нас к какому-то дому, в нем жила убогая семья. Они нас понимали, сочувствовали, и мы у них чувствовали себя спокойно.

На улице нас часто обижали, называли «торбешниками». Но если бы только это, было бы только и беды. Но не так просто было выменять какое-нибудь имущество и одждул на пуд ржи, а еще тяжелее было довезти его домой.

Ездили железной дорогой. Однажды посреди какого-то поля наш вагон отцепили. Была зима, сильные морозы, глухая ночь. Мы испугались, но станционный работник успокоил нас, сказав, что за восемь километров находится полустанок и там на пять минут останавливается товарный поезд, и на него можно будет сесть и доехать домой.

Мы послушали совета того господина, успели на тот поезд и таким образом доехали в Киев, на товарную станцию. Там была какая-то стрельба, но она нас не зацепила. Мы встретили односельчан и чувствовали себя безопаснее. А как доехали до селу и добрались домой, то уже и не помню. Нас беда в дороге обошла потому, что воры таких поездов, на которых ехали мы, не караулили

Помню и другое. Мама где-то раздобыла немного деньжат, и я за них в Легедзином купила восемь стаканов хорошей фасоли. Таким образом в тот голодный год нам стало немного легче и мы по колоски не ходили. Мы держали корову на двоих, было немного кур. Все село тогда жило впроголодь, потому что государство налагало страшные налоги, принуждало подписываться на большие денежные ссуды, работали даром.

Записано в с. Старые Бабаны
Черкасской обл., Уманского р-н.,
со слов Анны Ивановны Карамушки
(девичье Шуляк), 1926 р.н. 1 февраля 1998 года.
Записал односельчанин
Михаил Шуляк.)

Память. Неохотно рассказывают о прошлых голодоморах, потому что не всем лучше живется и теперь. Еще можно было бы жить им и внуков и правнуков присматривать, но большевистские комиссары и «усовершенствованный социализм» вместе с советской химией жизни таки доконали их. Сложили они натруженные руки и худенькую грудь и отправились их измученные  души туда, где «смеха человеческого и плачу не слышно». Не судилось им увидеть свои слова в книжке памяти погибшим в большевистский голодомор, что легло на совесть их сегодняшних наследников. Но пусть эти исповеди несут в следующие столетия и грядущим поколениям светлую память об их страданиях.